Зодческие работы

Философское письмо — «Смирение и яркость»

«Сейчас любой вымысел непременно
 сопровождается заверениями в его истинности,
но мой рассказ и в самом деле — чистая правда»
 (Х.-Л. Борхес).

      Если размышление – это стихия Земли, то воспоминания могли бы быть причислены к воздушной стихии, однако соединяют в себе все. Вспоминая, как менялись мои размышления с первого по третий градусы, я проживаю заново то, что было самым ярким и хотелось бы прожить вновь, а также то, что оставлено в моей душе памятью и воображением.

     Само посвящение меня очень впечатлило, а после него получился небольшой текст зодческой, который пришелся мне очень по душе. После посвящения, читая о масонстве у Пайка, Папюса, немного Ригарди, я почувствовала близость и почти привычность этих идей; занимаясь философией в течение почти двадцати лет, я узнаю теперь с новой стороны поэтику Гете, чаяния русских литераторов 19 века, вижу мистицизм, стоящий за созданием новых идей. Все же «всезнайство уму не научает», мой интерес к оккультизму имеет рамки – меня ближе каббалистическая традиция и египетские корни иудаизма, которые к тому же традиционно считаются западной эзотерикой —  платоновско-пифагорейской линией истории идей.

    После принятие во второй градус мне стали снится интересные сны, которые и стали менять мои внутренние ощущения, а возможно, и события жизни, которые всегда остаются продолжением нашего внутреннего мира. Продолжением не только воли, но и слабости, интуиции, воображения, тоски по прошлому и всем остальным чувствам, о которых пишут, предостерегая, мудрецы.  Ведь как верно подметил Чаадаев (даже если из симпатии к адресату своих писем),  «в природе человека теряться, когда он не находит способа связаться с тем, что было до него и что будет после него; он тогда утрачивает всякую твердость, всякую уверенность; не руководимый ощущением непрерывной длительности, он чувствует себя заблудившимся в мире». Банальность, проверенная временем.

      Эти сны начались сюжетом, который меня очень впечатлил, — не только потому что обычно я совершенно не помню сны, но и потому что он имел продолжение. Во сне ко мне явилась египетская богиня, которая назвалась и сказала мне, что она мой сестра-близнец и она пришла, чтобы меня «инициировать». Она взяла меня за правую руку и повела. Учитывая, что я не эксперт в египтологии, сон не мог быть следствием дневных впечатлений. Следующие несколько дней я не могла забыть само ощущение – дружбы, поддержки, странного доверия. Не было ни страха, ни пафоса, было любопытство, закончившееся лихорадочным и безуспешным изучением египетского пантеона. – Увы, я до сих пор не могу сказать, была ли это Исида. Да и важно ли это? Этот сон принес мне новый опыт – можно чувствовать себя спокойно и радостно даже рядом с тем, кого не знаешь. Кто из другого мира, не такой как ты, чувствует и мыслит по-другому. Не в этом ли суть братства?

     Позже сон имел продолжение с довольно витиеватым сюжетом, который я не буду здесь излагать. Он повторялся в форме видения, иногда довольно яркого и, судя по всему, повлиявшего на перемены в жизни. Третий градус усилил тревожность. Как будто «по уставу», я несколько раз находилась изнутри размышлений о смерти и опыта умирания в разных формах – чувства потери, безысходности, расставания, неудачи. Сам по себе страх перед смертью, честно говоря, давно был предметом моих размышлений и не имеет для меня какой-либо новизны. Однако в моем опыте этот страх находится внутри любых других страхов, иными словами, усиливает их. Поэтому любая неудача, эмоциональный диссонанс в общении с людьми (которого очень много в последнее время), недоразумение, усталость, или действительная неизбежность имеют шанс быть доведены до предела – ощущаются как непоправимые. Так вот, этот опыт, вполне осознаваемый, приобрел новый черты. Я стала расставаться и «умирать» легко, не ломая то, что рядом, не поддаваясь ассоциативному ряду. Я могу одновременно переживать и боль, и радость от награды, которая заслуженно досталась. Я иногда как будто делюсь на две части – черную и белую, ощущаю уязвимость и силу одновременно. Правильно ли это? Не знаю. Но те символические мостики, которые соединяют не только слова и вещи, но и стихии эмоций и их состояния, — они стали для меня более осязаемы и легки.

     Эти же размышления навели меня и на мысли о природе символизма (которая, кстати, остается открытой темой в философии языка). Когда Р. Пайк пишет об опасностях символизма («Мораль и догма», с. 75), он перечисляет ловушки, известные древним и бережно хранимые девятнадцатым веком. Счастливец!  Он не знал, в каких сетях мнимости находится современное виртуальное сознание, припудренное постмодернистским туманом. Как ни странно, путь к пониманию символа может лежать через опыт аскезы (прежде всего, умственной). Символ – это идея, завершенная и обладающая особым свойством вечности – свойством порождать, воплощаться.  Подобно Пифагору, мы по-прежнему можем открыть в символе все новые и новые грани, пытаясь постичь идею души.

     Кроме того, итогом внутреннего опыта последних месяцев стало обращение к ангелологии. Поскольку я религиозна и общаюсь, в основном, с религиозными людьми (разных конфессий), то рассуждения об ангелах не так уж редки, можно даже сказать, обыденны. Удивительно, как может быть понятен второй мир. 

    Подытоживая, могу сказать, что опыт самопознания, необходимый для более ясного понимания этики, был очень ценен в своей подлинности.  Этот опыт был не только обращен к Богу (что для меня довольно характерно), но и к людям. Смирение и яркость – вот два слова, которые противоречиво, но точно называют итог этого опыта. Аминь.    

Сестра Татьяна Л.