Кристофер Марло — тайна жизни и смерти гения эпохи Возрождения
Кристофер Марло, блестящий поэт и драматург елизаветинской Англии, прожил короткую, но необычайно яркую жизнь, овеянную легендами и домыслами. Его загадочная гибель в возрасте 29 лет породила множество теорий, самая сенсационная из которых гласит, что Марло инсценировал собственную смерть и продолжил творить под именем другого гения — Уильяма Шекспира.
30 мая 1593 года в таверне «Элеонора Булл» в Дептфорде, близ Лондона, Марло был смертельно ранен в глаз клинком некоего Инграма Фризера. По официальной версии, ссора вспыхнула из-за счета за ужин, и Фризер действовал в целях самообороны. Он был арестован, но вскоре освобожден.
Однако обстоятельства этого дела показались подозрительными уже современникам. Незадолго до трагедии Марло обвинили в атеизме и богохульстве на основании анонимного доноса. В тексте цитировались крамольные высказывания драматурга, ставящие под сомнение божественность Христа и авторитет Священного Писания. В тогдашней Англии подобные взгляды могли привести к суровому наказанию вплоть до казни.
В 1925 году профессор Лесли Хотсон предположил, что друзья и покровители помогли Марло избежать грозившего ареста, организовав фиктивное убийство. В пользу этой версии говорят подозрительно согласованные показания свидетелей и быстрое помилование Фризера королевой Елизаветой.
Но куда более радикальную теорию выдвинул в 1955 году писатель Кельвин Гофман в книге «Убийство человека, который был Шекспиром». По его мнению, спасшийся бегством Марло продолжил создавать пьесы под псевдонимом «Шекспир». В качестве доказательств Гофман приводит предполагаемые автобиографические аллюзии в шекспировских текстах, их стилистическое сходство с произведениями Марло, а также криптограммы вроде сонета 25 с зашифрованной подписью «Marlowe».
Последователи Гофмана существенно расширили аргументацию в пользу «марловианской теории». Долли Уокер-Рэйп в книге «Призрак Марло» (2005) и Даррел Патти в работе «Континуум Марло-Шекспир» (2008) провели детальный анализ метафорики, ритмики и словаря двух авторов, найдя в них много общего. По их мнению, детальное знание Италии, демонстрируемое в «итальянских пьесах» Шекспира, таких как «Отелло» или «Ромео и Джульетта», указывает на авторство Марло, который в отличие от Барда достоверно бывал за границей.
Сторонники теории Марло-Шекспира также указывают на целый ряд «подозрительных» совпадений и параллелей в биографиях двух писателей. Так, они отмечают, что документальные свидетельства о жизни Шекспира до 1592 года практически отсутствуют, зато именно в этот период наиболее активно творил Марло. С другой стороны, шекспировский канон начинает бурно расти после 1593 года, когда Марло официально считался погибшим.
«Марловианцы» проводят смелые параллели между сюжетами произведений Шекспира и перипетиями биографии Марло. Взять хотя бы историю Ромео и Джульетты с ее мотивами тайного брака, инсценировки смерти и рокового недоразумения. Или образ Гамлета, принца, получившего образование в Виттенберге (как и сам Марло) и разрывающегося между призывом к мести и рефлексией. А что, если в монологе «Быть или не быть» зашифрованы раздумья автора о собственной судьбе?
Особое внимание теоретики «марловианства» уделяют загадочным сонетам Шекспира. По их мнению, адресатом многих сонетов мог быть граф Саутгемптон — покровитель Марло. А фигура Смуглой леди — возлюбленной и разлучницы лирического героя — удивительно напоминает роковых женщин из пьес Марло.
Впрочем, не все аргументы конспирологов от литературы выглядят одинаково убедительно. Скажем, известный сонет 126 они пытаются представить как криптограмму, в которой зашифрована дата рождения Марло — 26 февраля 1564 года. Но для этого приходится произвольно менять числа местами и пропускать отдельные строки.
Наиболее же сенсационная улика «марловианцев» — гравюра с портретом «Шекспира» на фронтисписе Первого Фолио 1623 года. По их мнению, мужчина на портрете мало похож на традиционные изображения Барда, зато удивительно напоминает… Кристофера Марло! Если принять эту теорию, то выходит, что фактически нам явлен настоящий лик автора бессмертных творений.
Надо признать, что все эти аргументы, при всей их эффектности, остаются в области догадок и допущений. Однозначных документальных подтверждений «марловианской» теории не существует. Ее сторонники вынуждены апеллировать к неявным намекам, параллелям и криптограммам. Неудивительно, что академическое шекспироведение относится к этой версии более чем скептически.
И все же сама живучесть легенды о Марло-Шекспире свидетельствует о непреходящей притягательности личности елизаветинского гения. Человека, бросившего вызов своей эпохе и, возможно, заплатившего за это жизнью. Или — по версии «марловианцев» — сумевшего обмануть и власти, и летопись, и само время, растворившись в своих бессмертных творениях.
Быть может, разгадка тайны Марло станет возможной, если мы перестанем рассматривать ее как головоломку с одним-единственным решением. В конце концов, литература — не математика, и в ней вполне могут сосуществовать взаимоисключающие, но равно притягательные версии. Кристофер ли Марло погиб безвестным повесой на пороге славы — или, напротив, обрел новую жизнь под маской другого гения? Ответ на этот вопрос каждый волен искать сам, вчитываясь в шедевры английской драмы и поэзии.
Возможно, самое важное в этих теориях — не их фактическая достоверность, а тот свет, который они проливают на природу художественного творчества как такового. На извечную человеческую потребность разгадывать тайны и искать скрытые знаки, вовлекая в эту игру собственную фантазию. А что, если вся история с инсценировкой гибели и последующим перевоплощением — не что иное, как грандиозный эстетический жест? Великолепная мистификация, призванная сбить с толку потомков и утвердить суверенитет искусства над правдой факта?
Впрочем, это уже из области литературных фантазий — хоть, возможно, и не менее увлекательных, чем иная научная реконструкция. Ясно лишь, что споры вокруг личности Марло и его связи с Шекспиром будут продолжаться. И в этом — залог непреходящего интереса к тем далеким временам, когда талант и дерзость духа могли преображать саму ткань культуры. Пусть даже ценой разрыва со своей изначальной биографией и принятия новой творческой личины.
