История несостоявшегося альянса

Фра:. Ураниэль Альдебаран 33º, 90º, 97º, 98° SIIEM, 99º Hon WAEO, K:.O:.A:.
Этот текст взят из книги «Под Сводами Вечности — Мистерии посвящения от неофита до Верховного Жреца», посвященного памяти Великого Иерофанта Ордена Древнего и Изначального Устава Мемфис и Мицраим, брата Александра Рыбалка.

Введение

XVIII век вошел в историю как эпоха Просвещения — время триумфа разума, прогресса и свободомыслия. Новые философские и научные идеи постепенно преобразовывали все сферы жизни европейского общества, включая религию и духовность. Традиционные институты и мировоззрения сталкивались с небывалыми вызовами, побуждавшими их к трансформации и адаптации.

Одним из таких институтов был Суверенный военный орден госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского, Родоса и Мальты, более известный как Мальтийский орден. Возникнув в эпоху Крестовых походов как монашеско-рыцарское братство, к XVIII веку орден представлял собой причудливый анахронизм — осколок средневекового мира, затерянный в стремительно меняющейся Европе Нового времени.

Однако и в недрах этой, казалось бы, консервативной и ригидной структуры в XVIII столетии начинают проявляться признаки брожения и тяги к обновлению. Своеобразным катализатором и выражением этих реформаторских устремлений становится масонство — новое духовно-этическое и интеллектуальное движение, увлекавшее тогда лучшие умы европейской элиты.

История взаимоотношений Мальтийского ордена и масонства в XVIII веке — это история несостоявшегося альянса, история непростого и в итоге неудачного поиска путей синтеза традиции и новаторства, аристократизма и гуманизма, католической ортодоксии и просвещенческой толерантности. Но вместе с тем это и история глубинных идейных и социокультурных процессов, определивших судьбу Европы на пороге современности.

Мальтийский орден перед вызовами эпохи Просвещения

К началу XVIII века Мальтийский орден переживал непростые времена. После потери Родоса в 1522 году и переноса штаб-квартиры на Мальту рыцари-госпитальеры постепенно утрачивали свое былое военно-политическое значение. Из авангарда борьбы с мусульманским миром орден превращался в реликт крестоносного прошлого, все более маргинальный для большой европейской политики.

Главной задачей ордена оставалась защита средиземноморской торговли от берберских пиратов, но и эта функция отходила на второй план по мере усиления ведущих морских держав — Франции, Англии, Голландии. Великие Магистры XVIII века, такие как Мануэль Пинту де Фонсека (1741-1773), больше интересовались экономическим развитием Мальты, чем военными предприятиями.

Внутри самого ордена нарастали проблемы, связанные с секуляризацией и обмирщением рыцарства. Многие аристократы вступали в орден не столько ради духовного служения, сколько ради доходных должностей и бенефициев. Процветали злоупотребления, роскошь, распущенность нравов, далекие от исходных монашеских идеалов госпитальеров.

Особенно сложной была ситуация во французском ланге (языке) ордена, самом многочисленном и влиятельном. Галликанские тенденции во французской церкви, споры между янсенистами и иезуитами, конфликты короны с папством — все это так или иначе дестабилизировало положение дел внутри французского рыцарства на Мальте.

В этой атмосфере некоторые члены ордена начинают искать новые пути духовной и интеллектуальной самореализации, выходящие за рамки традиционных орденских структур и практик. Одним из таких путей становится масонство — новое общеевропейское движение, претендовавшее на создание универсальной этики и «истинной религии» на основе разума, веротерпимости и нравственного совершенствования человека.

Идейные и культурные предпосылки сближения мальтийского рыцарства с масонством

Масонские ложи, возникшие в Англии в начале XVIII века и быстро распространившиеся по всей Европе, были одним из главных очагов просвещенческого духа. Своей целью они ставили «объединение людей, которые без этого оставались бы чужды друг другу» (Конституции Андерсона, 1723), создание некоего универсального этического и филантропического братства поверх религиозных и сословных барьеров.

В основе масонской доктрины лежали идеи деизма, или «естественной религии». Первый «обязательный принцип» масонства гласил: «Каждый масон обязан повиноваться нравственному закону; и если он правильно понимает Королевское искусство, он не будет ни тупым атеистом, ни нечестивым вольнодумцем» (Конституции Андерсона). Таким образом, масонство изначально позиционировало себя как духовно-этическую доктрину, совместимую с разными конфессиями, но стоящую выше их догматических различий.

Для части европейской аристократии, уставшей от религиозных войн и конфликтов предшествующих столетий, такая доктрина была весьма привлекательной. Масонские ложи давали возможность приобщиться к новой духовности и социабельности, основанной на началах разума, терпимости, морального самосовершенствования. Неслучайно среди масонов мы встречаем немало представителей высшей аристократии, включая и коронованных особ (Фридрих II Прусский, Густав III Шведский и др.).

Однако масонство XVIII века не сводилось лишь к рационалистическому деизму. Во многих ложах, особенно принадлежавших к «системам высших степеней», культивировался интерес к мистицизму, оккультизму, эзотерическому знанию. Получали распространение легенды о связи масонства с древними мистериальными культами, орденами тамплиеров и розенкрейцеров. Практиковались сложные ритуалы и церемонии посвящения, изобиловавшие каббалистической и алхимической символикой.

Подобный мистико-оккультный флёр также привлекал часть аристократии, ищущей более глубоких форм духовного опыта, чем те, что предлагала официальная церковь. Эзотерические масонские системы, такие как Исправленный шотландский устав, Устав строгого соблюдения, египетское масонство графа Калиостро, давали ощущение причастности к неким древним сакральным традициям и тайнам.

В этом контексте неудивительно, что и некоторые рыцари-госпитальеры начинают проявлять интерес к масонству как к потенциальному источнику духовного обновления и реформирования ордена. Аристократический элитаризм, рыцарская символика и эзотерические легенды масонства могли резонировать с самосознанием мальтийского рыцарства. В то же время этика веротерпимости, филантропии и нравственного самосовершенствования, проповедуемая в ложах, согласовывалась с изначальным госпитальерским идеалом служения страждущим.

Таким образом, хотя официально Мальтийский орден как католическая организация не мог одобрять масонство, в среде мальтийской аристократии постепенно складывались идейные и психологические предпосылки для сближения с «вольными каменщиками». Образованные рыцари видели в этике и символике масонства возможный ресурс для обновления и модернизации ордена в духе просвещенческих ценностей. Однако от первых робких попыток диалога до реального альянса предстоял еще долгий и непростой путь.

Шевалье де Роган и его масонские реформы

Первым значительным эпизодом в истории контактов мальтийского рыцарства с масонством стала деятельность Луи де Рогана-Гемене (1707-1771), известного как Шевалье де Роган. Этот блестящий аристократ, принадлежавший к одному из самых знатных семейств Франции, вступил в Мальтийский орден в юности и к 1740-м годам достиг в нем высокого положения, став командором и бальи.

Однако параллельно с орденской карьерой Роган активно включается в бурно развивающееся масонское движение. В 1740 году он посвящается в масоны в одной из парижских лож, а в 1744-1745 годах становится Великим Мастером Великой Ложи Франции. Под управлением Рогана масонство утверждается в высших кругах французской аристократии, превращается в модное и престижное времяпрепровождение.

Но Шевалье де Роган был не просто светским львом, флиртующим с новомодными веяниями. По-видимому, он действительно верил в масонские идеалы и хотел сделать их основой для обновления и реформирования Мальтийского ордена. В частности, Роган разработал проект нового устава ордена, который должен был приблизить его структуру и этос к масонскому образцу.

Масонизированный устав Рогана предусматривал введение в орден трех степеней посвящения (по аналогии с масонскими градусами ученика, подмастерья и мастера), использование масонской символики и ритуалов, смягчение конфессиональных ограничений (в духе масонской веротерпимости). По сути, речь шла о превращении ордена в некий «рыцарско-масонский» гибрид, открытый для христиан разных деноминаций и культивирующий новый тип духовности.

Вдохновляясь идеями Просвещения, Роган надеялся таким образом преодолеть кризисные явления в ордене, модернизировать его в соответствии с запросами времени. Он рассчитывал, что масонская трансформация позволит ордену привлечь в свои ряды более широкие круги европейской элиты и восстановить свой пошатнувшийся моральный авторитет.

Однако смелые планы Рогана натолкнулись на ожесточенное сопротивление консервативного большинства в руководстве ордена. Многие рыцари усматривали в масонстве угрозу традиционным католическим устоям ордена, попытку подчинить его некой космополитической «секте». В итоге реформаторские инициативы Рогана были отвергнуты, а сам он оказался в опале.

Окончательный крах постиг Шевалье де Рогана после скандальной «Аферы с ожерельем» (1785), когда он оказался замешан в попытке обмануть и скомпрометировать французскую королеву Марию-Антуанетту. Кардинал де Роган, родственник Шевалье, был арестован и предстал перед судом парламента. Хотя сам Шевалье избежал тюрьмы, этот скандал окончательно испортил его репутацию. В 1788 году он был изгнан из Мальтийского ордена, а вскоре после этого умер.

История Шевалье де Рогана показывает сложность и противоречивость взаимодействия мальтийского рыцарства с масонством. С одной стороны, чувствительность некоторых рыцарей к масонским идеям, их готовность экспериментировать с новыми формами духовности и организации. С другой — мощное сопротивление консервативных кругов ордена, их нежелание поступаться традиционной католической идентичностью. Неудача реформ Рогана предвосхитила дальнейшие коллизии в отношениях между двумя институциями.

Великий Магистр Мануэль Пинту и развитие масонства на Мальте

Следующая значительная веха в истории контактов Мальтийского ордена с масонством связана с правлением Великого Магистра Мануэля Пинту да Фонсека (1741-1773). При этом незаурядном лидере островное государство госпитальеров переживает период относительной стабильности и процветания. Пинту всячески поощряет развитие торговли, сельского хозяйства, градостроительства, покровительствует искусствам и наукам.

Во внешней политике Пинту лавирует между интересами ведущих католических держав — Франции, Испании, Австрии, стремясь обеспечить ордену максимальную автономию. Одновременно он налаживает прагматичные контакты с протестантскими странами — Британией, Нидерландами. Всё это позволяет Мальте избежать прямой вовлеченности в общеевропейские конфликты и проводить сбалансированный внешнеполитический курс.

Однако главный исторический парадокс связан с отношением Пинту к масонству. Формально Великий Магистр, как глава католического ордена, был обязан подчиняться папским эдиктам, запрещавшим католикам членство в масонских ложах (булла «In Eminenti» 1738 года[i]). На практике же Пинту занимал в этом вопросе весьма двойственную позицию.

С одной стороны, нет документальных свидетельств, которые бы напрямую подтверждали масонский статус самого Пинту. Он никогда открыто не заявлял о своей принадлежности к ложам и не конфликтовал с Ватиканом на этой почве. Вероятно, как прагматичный политик, он понимал, что подобный конфликт был бы губительным для ордена, чье существование зависело от поддержки папства.

С другой стороны, ряд косвенных фактов заставляет предполагать скрытую благосклонность Пинту к «вольным каменщикам». Прежде всего, бросается в глаза, что первые масонские ложи на Мальте возникают именно в период его правления. Причем некоторые из них собираются в непосредственной близости от Великогерцогского дворца в Валлетте — в зданиях, принадлежащих ордену. Учитывая строгий контроль, который орден осуществлял над своей территорией, эта масонская активность едва ли могла происходить без ведома и попустительства Пинту.

Кроме того, известно, что Пинту поддерживал дружеские отношения с некоторыми видными европейскими масонами, в частности, с британским дипломатом и антикварием Александром Драммондом, членом древней Эдинбургской ложи. Во время своих визитов на Мальту Драммонд неоднократно удостаивался аудиенций у Великого Магистра, что можно расценивать как своеобразный дипломатический реверанс в сторону масонского братства.

Наконец, в правление Пинту на Мальте находит убежище ряд французских аристократов-масонов, покинувших родину из-за конфликтов с королевским двором. Самый яркий пример — уже упоминавшийся Шевалье де Роган, который в 1750-е годы несколько раз посещал Мальту и даже продвигал там свой проект масонской реформы ордена. Хотя этот проект и не был реализован, сам факт его обсуждения в окружении Пинту говорит о многом.

Исходя из всех этих данных, историки делают вывод, что Мануэль Пинту если и не был прямо аффилирован с масонством, то по крайней мере рассматривал его как потенциального стратегического союзника ордена. Культивируя дружеские связи с влиятельными масонами Европы, Пинту, возможно, стремился заручиться дополнительной поддержкой на случай обострения отношений с папством или католическими монархиями. Выступать в роли покровителя гонимых французских братьев-аристократов для Великого Магистра также было способом повысить международный престиж ордена.

В то же время Пинту, будучи тонким политиком, воздерживался от таких действий, которые могли бы спровоцировать открытый конфликт с католической церковью. Поэтому его контакты с масонством всегда оставались в определенных рамках, не преступая границ допустимого для главы духовно-рыцарской корпорации. Иезуитское искусство компромисса и полутонов, которым в совершенстве владел Пинту, позволяло ему балансировать между католической лояльностью и осторожным заигрыванием с масонскими кругами.

Граф Калиостро и «египетское масонство» на Мальте

Следующий любопытный эпизод в истории взаимодействия мальтийских рыцарей с масонством связан с краткосрочным пребыванием на острове одной из самых одиозных фигур эпохи Просвещения — графа Алессандро Калиостро (1743-1795). Этот знаменитый итальянский авантюрист, алхимик и мистик, посетил Мальту в июне 1789 года, на пике своей общеевропейской славы.

К этому времени Калиостро уже успел снискать весьма скандальную репутацию как за свои оккультно-масонские опыты, так и за многочисленные проделки и афёры. Незадолго до прибытия на Мальту он с триумфом гастролировал в Риме, Неаполе, Франции, повсюду собирая вокруг себя кружки адептов и почитателей. В конце 1780-х граф даже удостоился аудиенции у французской королевской четы — Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Главным достижением Калиостро было создание собственного мистического учения, именуемого «египетским масонством» или «египетскими ритуалами». Это смешение масонской символики с элементами герметизма, алхимии, магии и спиритизма имело целью достижение полного духовного и физического преображения человека. Калиостро утверждал, будто получил свои знания от некоего таинственного «Великого Копта» — главы всех египетских магов и масонов.

Прибыв на Мальту, граф развернул бурную деятельность по пропаганде своего учения и вербовке последователей. Ему удалось основать «египетскую ложу», в которую вошли несколько молодых рыцарей ордена. На собраниях ложи, проходивших в атмосфере строгой секретности, практиковались спиритические сеансы, алхимические опыты, посвящения в «тайны египетской мудрости».

Деятельность Калиостро быстро привлекла внимание как орденского начальства, так и папских эмиссаров на острове. Особенно обеспокоен был инквизитор Джованни Кармело Инквизитори, увидевший в «египетском масонстве» опасную ересь и угрозу католической вере. Он потребовал от Великого Магистра принять срочные меры против Калиостро и его приспешников.

В итоге под давлением инквизиции и консервативной части рыцарства Великий Магистр де Роган (преемник Пинту) был вынужден объявить Калиостро персоной нон-грата и потребовать его немедленного отъезда с острова. «Египетская ложа» была закрыта, а ее члены из числа рыцарей ордена подверглись дисциплинарным взысканиям. Сам Калиостро, недолго думая, перебрался на Сицилию, где продолжил свою деятельность.

Этот эпизод, несмотря на свою скоротечность, весьма показателен в свете общей темы взаимоотношений мальтийского рыцарства и масонства. Он демонстрирует, с одной стороны, растущий интерес некоторой части рыцарей, особенно молодых, к оккультно-мистическим формам масонства, обещавшим достижение высшего знания и могущества. Потребность в обновлении традиционной духовности ордена приобретала порой столь экзотические формы.

С другой стороны, история с Калиостро обнажила все глубину противоречий между официальным католицизмом ордена и масонским эзотеризмом. Даже такой осторожный реформатор, как Великий Магистр де Роган, оказался не готов рисковать отношениями с Ватиканом ради потакания духовным исканиям некоторых рыцарей. Инцидент с «египетской ложей» ясно очертил границы допустимого в вопросе взаимодействия ордена с «вольными каменщиками».

Мальтийские рыцари-эмигранты и масонство

Последний исторический пласт, который необходимо затронуть в контексте нашей темы — это участие мальтийских рыцарей-эмигрантов в масонском движении конца XVIII — начала XIX веков. Великая Французская революция 1789 года и последовавший за ней разгром Мальты войсками Наполеона в 1798 году привели к массовому исходу французских рыцарей из ордена. Многие из них обосновались в других европейских странах, особенно в Италии и Германии.

Оказавшись в изгнании, лишенные привычного статуса и средств к существованию, некоторые рыцари-эмигранты обратились к масонству как к новой форме элитарной социабельности и взаимопомощи. Принадлежность к ложам позволяла им поддерживать связь друг с другом, сохранять некое подобие корпоративной идентичности, заручаться протекцией влиятельных братьев.

Среди Французских рыцарей- масонов было немало ярких фигур, оставивших след в истории европейского масонства. Одним из них был граф Мишель-Анж де Грасс-Тийи (1764-1845), происходивший из знаменитой рыцарской фамилии. В эмиграции Грасс-Тийи сделал блестящую масонскую карьеру, достигнув 33-й степени ДПШУ и основав целый ряд лож. В их числе была ложа «Les Chevaliers Hospitaliers de Saint-Jean de Jérusalem» («Госпитальеры Святого Иоанна Иерусалимского»), объединявшая французских мальтийских рыцарей.

Характерно, что в ритуалах и символике этих «рыцарских» лож часто обыгрывались мотивы, связанные с историей и традициями Ордена Святого Иоанна. Это можно рассматривать как своеобразную компенсаторную стратегию, призванную восполнить утрату прежнего статуса и институциональной принадлежности. Через «орденское» масонство рыцари-эмигранты пытались сохранить и перенести на новую почву свою сословно-корпоративную идентичность.

Впрочем, нужно отметить, что большинство этих лож были весьма малочисленны и не оказали значительного влияния на общий ход развития масонского движения. Они оставались скорее маргинальным, хотя и любопытным феноменом, отражающим сложные процессы социально-психологической адаптации аристократической эмиграции к постреволюционным реалиям.

В любом случае, участие мальтийских рыцарей-эмигрантов в масонских ложах уже нельзя считать продолжением той линии контактов ордена с «вольными каменщиками», которая развивалась на протяжении XVIII века. Это был, скорее, индивидуальный выбор конкретных людей, оторванных от орденских структур и вынужденных приспосабливаться к новым условиям жизни. Сам же Мальтийский орден, лишившись своей территориальной базы и большей части членов, уже не мог играть самостоятельной роли в отношениях с масонством.

Заключение

Подводя итоги нашего исторического обзора, можно констатировать, что взаимоотношения Мальтийского ордена и масонства в XVIII веке были сложным, многогранным и внутренне противоречивым феноменом. Эти отношения развивались на нескольких уровнях — идейном, политическом, социокультурном — и отражали общую динамику духовных и интеллектуальных процессов эпохи Просвещения.

На идейно-духовном уровне некоторых представителей мальтийского рыцарства привлекал универсалистский и реформаторский пафос масонства, его стремление создать новую, «очищенную» форму религиозности, основанную на принципах разума, веротерпимости и нравственного совершенствования. В масонских ложах они надеялись найти ключ к обновлению и модернизации собственной орденской традиции, переживавшей кризис.

Однако подобные устремления наталкивались на мощное сопротивление со стороны консервативного большинства рыцарства и католической церкви, видевших в масонстве угрозу традиционным устоям. Даже самые умеренные реформаторские проекты, подобные тем, что продвигал Шевалье де Роган, оказались обречены на неудачу. Официальная позиция Ватикана, рассматривавшего масонов как еретиков и вольнодумцев, делала невозможным открытый альянс католического рыцарского ордена с «вольными каменщиками».

На политическом уровне руководство ордена, в частности Великие Магистры вроде Мануэля Пинту, стремилось использовать масонство как дополнительный рычаг влияния в большой дипломатической игре. Поддерживая осторожные контакты с влиятельными масонами Европы, принимая на Мальте опальных французских братьев-аристократов, Пинту пытался диверсифицировать внешнеполитические возможности ордена, обрести новых покровителей. Однако и здесь приходилось действовать крайне осмотрительно, чтобы не спровоцировать обвинения в отходе от католической линии.

Наконец, на социокультурном уровне взаимодействие рыцарей-госпитальеров с масонством было симптомом глубоких сдвигов в сознании европейской аристократии, ее попыток адаптироваться к вызовам меняющегося мира. Аттракцион масонских идей и практик для некоторых рыцарей был своеобразной формой духовного и интеллектуального нонконформизма, бегства от закосневших орденских традиций. Но в конечном счете этот нонконформизм оказался маргинальным явлением, не приведшим к реальной трансформации Мальтийского ордена изнутри.

Несмотря на неудачу конкретных реформаторских проектов, опыт контактов мальтийского рыцарства с масонством сохраняет свое историческое значение. Он демонстрирует сложность и неоднозначность тех процессов идейной и социокультурной модернизации, которые развертывались в Европе XVIII столетия. Даже в недрах такой консервативной институции, как Орден Святого Иоанна, обнаруживаются очаги брожения, тяги к обновлению, отражающие общий дух эпохи Просвещения.

То, что эти тенденции не получили развития, столкнувшись с мощным традиционалистским отторжением, само по себе показательно. Это свидетельствует о глубине кризиса, переживаемого традиционными иерархическими структурами старого порядка в условиях наступления модерна. Кризиса, который в конечном счете привел к революционному слому всей сословно-абсолютистской системы.

Мальтийский орден, не сумевший найти адекватного ответа на этот кризис, стал жертвой общеисторической трансформации. Взятие Мальты Наполеоном в 1798 году и последующая секуляризация орденских владений знаменовали собой конец целой эпохи — эпохи духовно-рыцарских корпораций как значимых игроков на европейской арене. Масонство же, напротив, смогло вписаться в новую политическую и культурную реальность XIX века, превратившись в одно из влиятельных космополитических движений современности.

Однако, как мы видели, первые прообразы этого движения зарождались еще в лоне старого, докризисного мира — в частности, в форме спорадических и противоречивых контактов между «вольными каменщиками» и рыцарями-госпитальерами. Сам факт этих контактов, пусть и не принесших ощутимых плодов, символизирует сложность и неоднозначность идейных и социокультурных процессов эпохи Просвещения. Процессов, в которых прокладывался извилистый путь к модерну — через конфликты и компромиссы, прорывы и отступления, утопии и разочарования.

Мальтийский орден XVIII века, с его робкими попытками внутреннего обновления через диалог с масонством, можно рассматривать как своеобразную лабораторию этого перехода, одновременно духовную и социально-политическую. Лабораторию, в которой идеалы рыцарской доблести и религиозного служения странным образом переплетались с просветительскими концептами толерантности, филантропии и морального совершенствования.

Поэтому изучение взаимоотношений Мальтийского ордена и масонства в XVIII веке — это не просто погружение в перипетии давно ушедшей эпохи. Это еще и повод для размышлений о вечной проблеме соотношения традиции и новаторства, органичности и рациональности, партикуляризма и универсализма в развитии человеческой цивилизации. Размышлений, не теряющих своей актуальности и в наши дни, когда человечество вновь сталкивается с фундаментальными вызовами и кризисами на пути построения глобального миропорядка.

[i] Булла «In Eminenti», изданная Папой Климентом XII 28 апреля 1738 года, стала первым официальным документом Католической церкви, осуждающим и запрещающим масонство. Основные положения буллы:

1. Масонские общества и собрания объявляются незаконными и запрещаются под угрозой отлучения от церкви (excommunication latae sententiae).
2. Верующим католикам запрещается вступать в масонские ложи, участвовать в их собраниях, оказывать им какую-либо поддержку или содействие.
3. Епископам и инквизиторам поручается расследовать деятельность масонских лож и преследовать их членов.
4. В булле утверждается, что масонские ложи представляют опасность для церкви и государства, так как действуют в тайне и связывают своих членов клятвами.
5. Упоминается, что члены лож принадлежат к разным религиям и верованиям, что противоречит католической доктрине.
6. Папа выражает обеспокоенность возможным моральным разложением в масонских ложах и угрозой для чистоты веры.

Булла «In Eminenti» положила начало длительному противостоянию между Католической церковью и масонством. Последующие папы подтверждали запрет в своих энцикликах и постановлениях вплоть до Второго Ватиканского собора (1962-1965), который несколько смягчил позицию церкви. Тем не менее, отношение Католической церкви к масонству остаётся настороженным и в настоящее время.