Простые Истины

Бр:. Артем П:.

Вброшенный в ревущий поток жизни, маленький человек всегда пытался найти твердую почву. Наблюдая калейдоскоп сменяющихся состояний и событий, занавес, на котором изображено многообразие форм, он пытался проникнуть за него, к простому и неизменному, основе вещей. Осознание своей смертности, не абстрактное, а въевшееся в душу, становится отправной точкой подлинного духовного пути. Мы видим своего ближнего, который строит планы, пытается изменить свою судьбу, борется и страдает, и вдруг внезапно оказывается вычеркнут: вот он перед нами, полный забот, надежд и замыслов, а вот уже черно-белая фотография на надгробии. Через несколько десятков лет нет больше могилы, через пятьдесят лет от него остается только имя, потом и имя забывается. За каждым из нас находится уходящая в глубины тысячелетий, к условному «первому человеку», цепочка имен и судеб, навсегда позабытых. Кто они и чем они жили? Но и от целых цивилизаций остаются только битые черепки. Мы видим, что история переписывается на наших глазах, и не понимаем внутренних причин тех событий, очевидцами которых являемся; что же говорить о более отдаленных временах. Бессмысленные империи; исчезнувшие народы; бесконечные войны из-за клочка земли и религиозного бреда; коллективные помешательства; циклопические постройки, руины которых занесены песком. Мы довольно быстро убеждаемся в том, что надежда продлить себя в детях напрасна: между отцом и сыном нет ничего общего, личность одного не продолжается в другом, непрерывность опыта не сохраняется.

В людях встроен механизм, защищающий от осознания смертности, они мыслят и ведут себя так, будто вечны, и все, что они делают, в действительности имеет значение. Но иногда случается сбой, и пронзительное чувство возникает, ширится и больше не покидает. Оно настолько античеловечно, что разрушает смысл жизни. Зачем делать хоть что-то, когда все напрасно? Для чего вообще бороться и стремиться, когда в любой момент тебя может не стать? Логика этого хода мысли неизбежно приведет к вопросу о «философском самоубийстве», потому что сама окружающая материя станет вызывать отвращение.

С момента отмены всех смыслов нависшей грозной тенью смерти, ради выживания, начинается поиск нового смысла, но уже основанного на достоверном личном опыте. Все книги выбрасываются, все слова превращаются в ложь. Необходимо знание, а не вера. Если такое знание существует, оно должно быть доступно любому при любых обстоятельствах. Это простая и очевидная истина, для обладания которой не нужно быть грамотным, не требуется жить в обществе. Даже самый недалекий человек на необитаемом острове может ее обнаружить. Для этого достаточно наблюдать и делать выводы.

Между внутренним и внешним нет четкой границы. Мир дан человеку в его восприятии, внутренние и внешние феномены пребывают в сознании. При галлюцинации внутреннее становится внешним, при медитации внешнее воспринимается как внутреннее. Можно искать смысл во внешнем, но тогда это внешнее «очеловечивается», трактуется по аналогии с внутренним. Можно, напротив, рассматривать внутреннее как слепок с внешнего. Отсюда идея о микрокосме и макрокосме.

Итак, мы можем попробовать объяснить мир, опираясь исключительно на результаты самонаблюдения. Как мы устроены внутри, так мир организован и снаружи. Человек есть «живая Книга», прочитав которую мы познаем все.

Но какую именно истину мы пытаемся найти, листая страницы «живой Книги»? Восточные учителя говорят, что истина – то, что вечно и неизменно. Все, подверженное изменению, ложно. Метод же поиска заключается в том, что необходимо отбрасывать как ложный (то есть временный) любой феномен, который можно наблюдать со стороны: все, что я могу воспринимать, это не я.

Обратившись в себя, отмечаем, что ощущения являются объектом нашего восприятия. То, что их фиксирует, определенно расположено глубже. И эти ощущения временны и переменчивы. То же самое можно сказать и про чувства и эмоции. Они возникают, захватывают на время поле сознания, а потом гаснут и исчезают. Вслед за ними и мысли рассматриваются как временные феномены сознания. Аналогичным образом оцениваются и воспоминания, и образы, и сама личность. Анализируя личность, мы убеждаемся в ее временном и составном характере. Мы видим, что личность изменялась на протяжении жизни. Мы отмечаем ненадежность памяти, нам знакомы случаи провалов в ней, искаженных и ложных воспоминаний, стираний событий из памяти, невозможности вспомнить. Мы не можем принять нашу личность и нашу память, ядро личности, как искомую истину.

Если обратиться к простейшему опыту, когда мы закрываем глаза, то вначале видим поле, которое как будто освещается неким невидимым фонарем, расположенным напротив этого поля. Причем сама эта противоположную полю сторона, фонарь, это то, что не улавливается и не воспринимается. Это некий «наблюдатель», перед которым в распростертом перед ним поле возникают все явления. Они словно бы производятся этим полем изнутри себя для этого «наблюдателя», как дар ему. Именно в поле и из поля приходят отдельные объекты – вот ощущение, вот образ, вот мысль. Эти частные объекты непрерывно продуцируются и поглощаются единым Объектом – полем. Но «наблюдатель» принципиально от них отличен, присутствует неизменно и не имеет каких-либо конкретных качеств. Все, что можно о нем сказать, что он есть. Хотя сам он не затрагивается и не изменяется ничем, происходящем в поле, его наличие является необходимым условием существования и самого поля, и его активности. Нет этого «субъекта», нет и объектов. Когда нет «света от фонаря», никакие явления не поднимаются из темноты.

Можно также заметить, что этот источник не влияет на поле, в котором происходит постоянное движение, никак иначе, чем одним своим присутствием. Любой волевой акт тоже является объектом и принадлежит полю. У источника нет воли, но без его присутствия нет ни поля, ни его плодородия.

С обнаружением этого простого факта, многие восточные учителя и завершают самоисследование. Ведь найдено неизменное, а значит, истинное. Этот «наблюдатель», или точка сознания, из которого распространяется «свет сознания», в котором возникают, существуют и исчезают разнообразные объекты, объявляется единственно подлинным. Это атман, Христос, Ангел и т. д. Поскольку обнаруживается он внутри, то, конечно, его можно назвать «Истинным Я», тогда как обычное, малое «я», в ходе изучения поля восприятия/сознания найти не получается. Оно не более, чем мысль о «я», фикция. Оно еще менее реально, чем возникший перед внутренним взором дракон, так как дракон этот воспринимается, некоторое время существует, а «я» наблюдать невозможно. На самом деле, «я» обозначает только отделенность человеческого тела от «внешнего» мира. Но мы знаем, что тело встроено в мир как его неотъемлемая часть, а в нашем внутреннем исследовании мы вообще не обнаруживаем разницы между внутренним и внешним, так как и феномены мира, и внутренние феномены одинаково «наблюдаются» в поле сознания, принадлежат к одному уровню. Ничто из того, что может предложить нам поле, не выше и не ниже другого; образ, мысль, чувство – все равноположены, иерархии нет. Воспринимаемые звук или касание – такие же объекты, феномены, как фиксируемая идея или побуждение. Все они временны.

Итак, источник света сознания называется Богом. Это тот свет, который ищут масоны. Это тот свет, который возник из тьмы в начале творения. Но более требовательные искатели истины неудовлетворены таким ответом. Ведь, во-первых, сохраняется различие между субъектом и объектом, источником света и освещаемым полем, Истинным Я и порождающей основой. Получается, что и это рождающее мириады форм поле совечно Богу? Или все же есть Единое, в котором устраняется эта двойственность? Во-вторых, нам всем знаком опыт отсутствия сознания. Глубокий сон, обморок, кома. Если же свет сознания прерывается, чем он отличается от любого иного временного феномена? Если он не вечен, то и не реален.  Напомню, что «истинное», «реальное», «вечное» и «неизменное» рассматриваются здесь как синонимы.

Считающие Сознание Богом объясняют, что доказательством непрерывности сознания является его восстановление после того же глубокого сна: сознание скрыто продолжало существовать и во сне. Но ведь и о любом возвращающемся феномене можно сказать то же самое. Вчера я думал о деньгах, сегодня не думал, завтра снова думаю, и через неделю. Означает ли это, что мысль о деньгах вечная и подлинная, то скрытая, то явная? Кроме того, пережитый опыт обморока не отменить: не было тогда сознания. Поле с явлениями не простиралось, скрытый фонарь не светил. Напротив, из тьмы обморока сразу воссоздалась эта двухчастная структура. Не является ли та тьма, то отсутствие Единым за пределами объекта и субъекта?

Мы знаем, что некогда родились и обрели сознание, а до момента первых смутных воспоминаний все для нас погружено в тьму. Мы знаем, что проваливались в глубокий сон, а потом пробуждались, не имея никаких воспоминаний о том времени, когда спали. Мы были в коме, когда словно выключился свет, а потом включился опять. Мы разводили костер ночью и знаем, что пока костер горел, свет был, а когда он погас, наступил мрак. Мы знаем, что и Солнце не вечно, в свой срок оно перестанет давать свет. Так мы приходим к выводу, что отсутствие, ничто, более фундаментально, чем свет сознания, и с большим основанием может называться Богом, простым и неизменным, основой всего. Получается, в коме и в обмороке мы были не просто ближе к Богу. Мы были с ним едины. Мы не имеем опыта смерти, но можем предположить, что смерть подобна этим состояниям, и сознание исчезает, как не было его целую бесконечность до возникновения в теле-сосуде.

На это нам возразят, что, поскольку сознание само по себе не имеет качеств, оно одинаково у всех, а раз одинаково, то это одно и то же сознание. И со смертью одного оно не исчезнет, поскольку то же сознание и в другом, и в третьем. Между людьми нет разницы, так как истинное в них – сознание – на всех одно. А если говорить о всеобщем сознании, тем более оно не умаляется и не прерывается, как бы ни изменялись феномены в его поле.

Однако если мы зажигаем в ночи миллион костров, и в каждом пламя одинаковое, и можно сказать, что все это одно и то же пламя, то все равно костры эти догорят, и тьма восторжествует. И если мир устроен подобно человеку, и есть всеобщий Субъект и всеобщий Объект, то и там наступит глубокий сон Бога или даже Его смерть, ибо очевидно, что свет всегда связан с источником, и не бывает света самого по себе. Тогда как Отсутствие может длиться бесконечно. Например, я сделал факел. И он горел одну ночь. Время ему – одна ночь, а до нее и после нее – бесконечность Отсутствия факела.

Так наиболее искушенные мистики решили, что Бог превыше света и сознания, превыше Субъекта и Объекта, и в сути Своей ближе к отсутствию и ничто, к бессознательной «тьме».

В самоисследовании невозможно не обратиться к феномену сна, который является частью нашего повседневного опыта. Наступает сон — и разворачивается целая жизнь, полная невероятных приключений. После пробуждения весь сновидческий мир бесследно исчезает. А ведь он похож на мир бодрствования, хотя менее плотный, фиксированный. И в нем тоже героем является «сновидческое эго», некий усеченный вариант «бодрствующего эго», лишенный большей части памяти и отдельных высших функций. Почему бы не предположить, что мир бодрствования тоже является сном, более грубым, с застывшими структурами? Напомним, что в восточных учениях сон считается относительно более реальным, чем бодрствование, и в западном оккультизме тонкий мир превосходит материальный мир.

Если все внутри сна состоит из одного и того же сознания, и события, и фигуры, и само «сновидческое эго», то и в мире бодрствования все устроено так же. В момент пробуждения все содержание сна растворяется в своем источнике. Значит, и в мире бодрствования эта трава, эта птица, этот человек и я сам сотканы сознанием и возвратимся в него, все это лишь образы сна. Как «сновидческое эго» есть лишь небольшая часть моего «бодрствующего эго», а все пейзажи и персонажи сна порождены моей психикой, так и я сам и весь этот мир суть части сознания Великого Сновидца. Подобно тому, как бывают сны во сне, так и в Великом Сне есть разные уровни или миры, и можно перемещаться между ними. Как бывают осознанные сны, когда понимаешь, что спишь, и благодаря этому зачастую получаешь способность изменять ход сна по своей воле, так и в мире бодрствования возможно подобное пробуждение и обретение магической силы изменять ткань этой так называемой «реальности».

На этом пути возможны две ошибки. Первая. Мистик, поняв мир как Великий Сон, думает, что именно он является Великим Сновидцем, все же прочее – нереальные видения. Но опыт показывает, что «сновидческое эго» уступает бодрствующему и создано из того же материала, что и все остальное во сне, то есть из сознания. Поэтому мистику следовало бы считать, что и он тоже, как и любая вещь во Вселенной, порожден сознанием Сновидца, и реален (или нереален) в той же степени, что и эта трава, эта птица, этот человек. В этом суть так называемого «просветления», избавляющего от иллюзии эго. Вторая. Мистик, зная о сновидческой природе мира, полагает, что необходимо как можно скорее проснуться, избавиться от наваждения. Но это так же нелепо, как бояться спать в нашей повседневной жизни, засыпать с мыслью «как бы мне поскорее проснуться». Для большинства людей сон является не наказанием, а благостным отдыхом и приключением, чуть ли не лучшей частью их жизни. Переносишься в иной мир, переживаешь интересные события, встречаешь удивительных существ, обретаешь исполнение желаний. Даже страшные сны доставляют удовольствие. Почему же лишать Великого Сновидца этого удовольствия? Разве Он уснул, чтобы его будили? Такие самонадеянные устремления идут против природы вещей, против Божественной Воли, если угодно, да и глупы, так как мистик, еще раз подчеркнем это, не равнозначен Сновидцу, он только персонаж сна. Сон не может проснуться, это может сделать только Сновидец. Хотя не исключено, что такое стремление персонажа сна лишь отражает побуждения Сновидца, присутствующие в нем наряду с желанием продолжать спать. Здесь нужно иметь в виду, что для персонажа сна пробуждение Сновидца будет означать уничтожение.

Во сне нет сознательного плана и цели, сон аморален, в нем нет награды и наказания. «Добро» и «зло» в нем одинаковы необходимы, все персонажи занимают свое место. Так же и мир бодрствования служит лишь для отдыха и удовольствия Сновидца, а не для блага населяющих его существ. Некая сила охватывает Сновидца и вызывает сон, как то поле, основа, предстающая перед «наблюдателем», выбрасывает из себя множество форм, чтобы потом снова их поглотить. Основа и «наблюдатель» сами исчезают в Едином, подобно тому, как Великий Сновидец из сна со сновидениями переходит в глубокий сон без сновидений, не отличимый от смерти.

Модель эта хороша, но она все же не объясняет, как Великий Сновидец одновременно создает миллиарды «сновидческих эго», ведь в нашем опыте во сне есть всегда одно эго, «наше собственное», и оно отличается от прочих элементов сна, хотя состоит из того же «материала». Кроме того, Великий Сновидец оказывается слишком уж пассивным, ведь вся работа сна производится той силой, что охватила его и втянула в сфабрикованный ею мир множества. Основа-поле дарит «наблюдателю» своих детей. И почти всегда бывает так, что один из детей (одно чувство, одна мысль, одно желание) на время расширяется почти на все поле, словно бы захватывая его и господствуя. Так и водоворот снов затягивает, увлекает, поэтому и не остается памятования, осознания сна. Но есть другой известный всем опыт, к которому можно обратиться за объяснением. Это опыт игры.

Представим, что ребенок играет в солдатики, сам с собой. Солдатики, герои его игры, получают от него «душу», личность, роль в игре. Часть сознания игрока вкладывается в оловянную фигурку, она начинает «жить», «действовать», «говорить», хотя, конечно, все это делает через нее сам Игрок. Оживляя множество фигурок, Игрок может создавать сложные игровые сюжеты, целые миры и эпохи. Игра еще сильнее, чем сон, подчеркивает то обстоятельство, что в персонажах нет ничего своего, они лишь инструменты, полые сосуды. Фигурка не может ничего «сказать» или «сделать» сама по себе, но все, с ней происходящее, целиком определяется Игроком. Именно он действует ею, и она такова, как он хочет. Во сне персонажи обладают кажущейся автономностью, большая часть психического в Сновидце находится вне «сновидческого эго», в прочих персонажах и сюжетах. В игре все напрямую оживляется Игроком. Но это не значит, что он в точности следует некоему изначальному сценарию. Игры нет без спонтанности. Таким образом, у Игрока есть лишь общий замысел, но каждый следующий поворот сюжета им заранее не придуман. Игра увлекает и словно бы начинает жить отдельной жизнью, задавать собственные правила. Игрок не знает, чем все закончится в итоге. Впрочем, какой бы конец ни был, все игрушки вернутся в ящик до новой игры, которая может быть ничем не похожей, с другими героями и историями.

Игрок может ради развлечения придать игре некий моральный характер, вывести образы святых и злодеев, даже устроить Апокалипсис, но все это подчинено лишь его прихоти. Святые и злодеи таковы потому, что он так захотел. И он может в любой момент из святых сделать злодеев и наоборот. В конечном счете игра служит только удовольствию, развлечению Игрока.

Понимание жизни как игры навсегда освобождает нас от проблемы свободной воли, Истинной Воли, цели и смысла. Будучи лишь марионетками Игрока, мы всегда исполняем Его Волю, являемся Его продолжением и не имеем никакой возможности противостоять Его Воле, отклониться от нее, быть какими-то иными и думать и действовать по-другому. Нет, мы именно таковы, какими должны быть, делаем ровно то, что должны делать, и судьба наша в каждой детали предопределяется Создателем. Мы исполняем свои роли. У кого-то эта роль кажется важнее, кто-то напоминает актера массовки. Сделать с этим ничего не получится: так хочет Бог.

Не следует думать, что это знание лишает свободы воли. Напротив, оно оправдывает любой акт так называемой свободной воли, поскольку каждый акт свободной воли оказывается предопределенным. Даже попытка противодействия Воле Игрока предопределено Им, это просто очередное выражение Воли Игрока. Им предопределены наши «хорошие» поступки, «плохие» поступки, сомнения, падения, восхождения, победы, поражения. Даже возмущение этой картиной мира, борьба с ней, будет тоже органично вписано в картину. Все совершается напрямую Богом. Человеку достаточно быть собой и следовать ходу вещей. Ошибиться и оступиться в абсолютном смысле невозможно.

У ребенка бывают любимые персонажи и сюжеты. Он может возвращать любимцев к жизни, он может повторять сцены. В этом корень представлений и о мессиях и героях, и о разных типах людей, и о «вечном возвращении одного и того же». Но в конце концов все заканчивается коробкой, где бок о бок лежат и мессии, и Сатана, и пневматики с гиликами. Возможно, в следующей игре они будут такими же, а может быть и так, что им придется сыграть противоположную роль.

Компьютерная игра еще больше подходит для сравнения с полем и «наблюдателем», ведь такая игра вначале создана человеком (Игроком), который потом в нее же и играет, из-за чего его произвол ограничен им же самим. Ведь «наблюдатель» не воздействует на поле волей, но оно родит от одного лишь света-семени его присутствия.

Каждый, кто увлекался компьютерными играми, подтвердит, что они затягивают настолько, что игрок может выпасть из времени, целиком «уйти в игру», как в иную реальность, и условный мир игры ненадолго обретает для него исключительную ценность. Но затем компьютер выключается, и сказочный мир с девами и драконами исчезает. Его ценность утрачивается, свою функцию – развлечения – он выполнил.

Так же и в нашем сознании иссякает фонтан явлений, исторгаемых полем-основой для «наблюдателя», и наступает сон или смерть. Когда-то из тьмы и покоя возникнет новое разделение и новая игра.

Захваченность сном и игрой приводят к идеям о самоотчуждении Бога, о покрове неведения и иллюзии, который заставляет воспринимать единое как многое. Но, видя истину, мы понимаем, что так и должно быть. Сон Бога завершится, как и наши сны. Игра Бога с Сами Собой прекратится, как и наши игры. Это знание не дает ничего, кроме благословения каждого момента, каким бы он ни был, как необходимого и совершенного.

Никто от нас ничего не требует. Никто нас не испытывает. Никто нас не накажет и не наградит.

«Как же так, — закричит праведник. – Я исполняю сотни заповедей, благочестиво служу Богу, как написано в святой Книге, и мне никакой награды? А тому пьянице и развратнику, с сотнями грехов, никакого наказания?». «Да, — ответим мы. – Потому что Богу в тебе угодно молиться и поститься. А Богу в нем угодно пить и блудить. И как ты не можешь без заповедей, так и он не может без грехов».

Мы созидаем Храм, совершаем ритуалы и распространяем свет не потому, что нас обязали к этому, не ради благодарности, но потому, что не можем иначе, такова наша природа.